Весь этот месяц вы приобретали сердечко-пряник за 99 рублей. Благодаря вашему вкладу осиротевшие дети обретут теплую, любящую семью.
Наша последняя история в рамках акции о приемной маме Елене Ледящевой и ее сыне Максиме. Это даже не история, а интервью-исповедь. Очень личное и честное, без розовых очков, как есть.
— Елена, как родилась у вас идея стать приемным родителем? Как давно это произошло?
— Я всегда хотела иметь много детей, но так сложилось, что замуж мне выйти не удалось. Я родила двоих детей, старший сын умер в младенчестве. И вот как-то внезапно оказалось, что мне 40 лет, дочь выросла и ушла в новую семью, а сил ещё много, девать некуда.
Попутешествовала я по миру, позанималась рукоделием, общественной работой — всё не то. Мало, мало мне работы… Вот и решила я исполнить свою мечту о детях, прошерстила интернет, узнала, что и как, взяла направление в опеке и пошла в школу приемных родителей.
Было это в 2011 году. На ШПР нам говорили совершенную правду об особенностях, трудностях и перспективах опекунства. Но кто же верит ужасам? Ужасы и трагедии — это у других, а мы не такие, мы умные, добрые, талантливые и всё у нас будет лучше всех.
После окончания ШПР мой пыл слегка приутих, и я только рассматривала анкеты детей на сайтах. Однако не спешила за направлением.
— Как ваш сын пришел к вам? Как вы его искали?
— В 2013 году я облюбовала сайт дома ребёнка № 16. По отзывам опекунов там была прекрасно организована работа с детьми, там были лучшие, тщательно вынянченные и вылеченные дети.
Мне полюбился один грустный малыш. И я пошла на Антоненко за направлением. Но выбранного мной мальчика мне не предложили, и я сама намекнула, что хочу с ним познакомиться.
Инспектор удивилась, потому что одиноким женщинам не предлагают детей других национальностей, а мой считался таким. (Потом-то оказалось, что это не так.)
После всех необходимых процедур я таки добралась до «домика». Пришла туда на дрожащих ногах. Мне привели крохотного гнома, сказали ему: «Вот твоя новая мама!», он кинулся ко мне, сильно ударился головой о мои колени и замер.
Мне было ужасно неприятно. Я не ожидала, что прямо вот так сразу меня отрекомендуют мамой, я испугалась вида этого сопливого и совершенно не похожего на фото гнома. Он действительно был необыкновенно мал.
Ему уже исполнился год. Он умел ходить с поддержкой и говорил три слова (няня, алё и дам), но росту был 64 см. Ножки были так малы, что он ходил в кукольной обуви, ручки так малы, что его было за них не ухватить, а носик такой крошечный, что высморкать его можно было только резиновой грушей.
Но вот живот был огромный, и это так пугающе смотрелось. Я сразу решила, что ребёнок — карлик. Да и в диагнозе, сообщенном мне в доме ребёнка, были предположения об этом. Опять же, героиновая кома через час после рождения, вич-контакт…
Я испугалась и написала отказ. Через несколько дней пришла смотреть другого ребёнка. И вот иду я по коридору, в одной из групп дверь приоткрыта и там я вижу своего отказника, задумчиво сидящего на горшке в полном одиночестве.
Он увидел меня, осветился необычайной улыбкой, рванулся ко мне, но заметил, что я ему не ответила улыбкой и иду мимо. Тогда он вернулся на горшок, стиснул кулачки, зажмурился, непослушные слезы полились по щечкам, а цвет лица менялся от красного до бледного волнами.
Я поразилась такому темпераменту, близкому мне и мгновенно влюбилась. Оформила все бумаги и забрала его домой.
— Почему вам понадобилась поддержка «Родительского моста»?
— Благодаря очень хорошей подготовке в ШПР у меня почти не было проблем с адаптацией. Я педантично выполняла все рекомендации, сверялась с предложенной литературой и всё было так прекрасно, как в сказке. Первые 7 лет. Потом началась ШКОЛА...
Ребёнок у меня темпераментный, талантливый, развитой и залюбленный. К первому классу школы он уже закончил два года музыкальной школы на одни пятёрки и три года серьёзной балетной.
Однако, совершенно неожиданно для меня оказалось, что в общеобразовательной школе он попал в категорию монстров, отпетых хулиганов. Родители одноклассников строчили на него жалобы. Учителя и директор еженедельно вызывали меня на ковёр.
Нас стали направлять к психологам, психиатрам, дефектологам и т.д. Мы всё ответственно прошли, никаких нарушений и диагнозов у нас не обнаружили. Зато психологи заметили глубинные травмы, характерные для отказников и начались наши страдания.
Ребёнок был слишком громким, быстрым и любопытным. Шилопопый артист со страстным желанием быть звездой любой ценой.
Психологи во всех учреждениях, где мы были, пили у меня кровь литрами. Они выкатывали мне список моих упущений и недоработок. Давали мучительные задания, как то: найти биологическую мать и познакомить с ней ребёнка.
Один Бог знает, как тяжко это было. Позитивных сдвигов в поведении ребёнка не было. Нас выгоняли из школы в школу. Отношения в семье закручивались в спираль всё туже. И вот мы пришли к ситуации, что опека предложила либо возвратить ребёнка в детдом, либо попробовать Родительский мост.
К тому времени я поправилась на 27 кг., была полностью нервно истощена и мечтала только о смерти.
— Какое у Вас впечатление о работе фонда? Есть ли изменения в жизни вашей семьи?
— Я боялась идти на занятия в РодМост, потому что был большой негативный опыт работы с психологами. Шла, как на Голгофу. Но вдруг оказалось, что тут меня никто не ругает, не обвиняет, что вокруг такие же замученные проблемами опекуны, что сотрудники Моста даже лучше меня знают, что со мной происходит, уважают и признают мою ценность.
Мне нравятся беседы, где опекуны делятся новыми горестями, а сотрудники очень мягко и со знанием специфики «разруливают» их. Как анонимные алкоголики в американских сериалах. Вроде бы, какая ерунда – но очень, очень успокаивает и поддерживает.
Или вот мы рисуем. Я рисовать не люблю и не умею, и вообще это глупость — но оказалось, что в этом рисовании под руководством знающего внимательного психолога я открываю в себе неизвестное, неочевидное мне. Происходит это без осуждения, без нажима, не обидно, не унизительно. Я сама вижу, где у меня проблема, зажим, тупик.
Нам дают задания, которые лень делать, которые ерунда, как опять же, кажется, но в процессе выполнения этих заданий я расправляю в своей душе лепестки смятого и затоптанного цветка.
Я стала улыбаться. Стороннему человеку вообще не понять, что это такое: затурканный, со всех сторон подвергающийся отчуждению опекун, который незаметно для себя перестал улыбаться три года назад. И вдруг на душе прояснилось и радостная улыбка очнувшейся души, вдруг даже испугала, поразила до слёз.
Сын как-то мне рассказывал что-то и пояснил: «Это было давно, когда ты ещё улыбалась мне». Это изумило, но собственных сил и оснований для улыбок не было. Я уже смирилась, что ребёнка у меня отберут. Я так отупела от безысходности, что даже не боролась.
Но благодаря Мосту я посмотрела на себя трезво, смогла оценить свои перспективы, реальность и поняла — я буду бороться. Не могу отдать своего родного ребёнка. Я стала снова хвалить, целовать своего мальчика, получать удовольствие от общения с ним, иногда даже ценой несделанных уроков.
Уроки — второстепенно, а вот удовольствие друг от друга гораздо важнее. Я стала защищать его в школе. Мало кто меня поймёт, но я стала чаще мыться в душе, меньше спать, стала иногда смотреть телевизор, играть в детские игрушки.
Вы можете представить меру нервного истощения, когда невозможно заставить себя полежать в ванной, и ты об этом мечтаешь с тоской, но не можешь? Будто это удовольствие для нормальных людей.
А ты со своим ребенком - язва на теле общества, и удовольствия не для тебя. Тебе надо сделать все уроки, прополоскать мозги ребёнку на все заданные педагогические темы, заставить его делать то, то и то, отследить и предупредить всё возможное и невозможное, уложить его, почитать ему нужную книжку.
И замертво упасть в постель, не раздеваясь, а с утра всё по новой. Потому что-то, что дозволено и что просто и естественно для обычного родителя, запрещено и невозможно для опекуна.
Опекун во всем виноват, потому что это он воспитал неадеквата. Кто не в теме, тот не понимает: опекун выкладывается полностью, он вообще всегда человек фанатично трудолюбивый, склонный жертвовать собой во имя важного общественного дела.
Но так получается, что именно опекун получает все наказания вместо биологических родителей. Это они пили, принимали наркотики, вели антиобщественный образ жизни, бросили своих детей на произвол судьбы. А ответственность за эти поступки несёт опекун.
Это его винят во всех грехах мира. Общество готово быть добрым вообще, но жестоко в частности. Оно снова и снова отторгает уже однажды отторгнутых детей. И опекун — это их единственная опора и защита. Но ему самому нужна опора и защита, в одиночку не выстоять. В этом и помогает Родительский мост. Лично меня он точно спас от гибели, хотя бы на этом этапе.
— Какие у вас сейчас есть надежды и ожидания?
— Я надеюсь, что смогу справиться, что мой сын закончит школу, станет тем, кем хочет. Что меня поддержат в этом. Потому что есть профессионалы, которые знают, как разблокировать мои силы.
А я — молодец, у меня сын давно не карлик, а гигант 50 размера одежды и 40 размера ноги. Он прекрасно играет на фортепиано, поёт, увлекается иностранными языками, читает перед сном Тургенева и Чехова.
Смотрел все балеты и слушал все оперы, что есть в городе, он хорошо готовит, умеет делать всю мужскую работу по дому, он закончил Воскресную школу и несколько лет служит алтарником в Церкви, хочет поступить в семинарию и стать сельским батюшкой.
.jpg)
